Упрощенная HTML-версия
Иван КОМЛЕВ
ê
470
борозды — тощий, похож он был на утопшего курчонка. Вахрамеев опустил его на
свою шинель, которую он сбросил раньше, согревшись от работы.
— Уханькали мальца! — ахнула Параскева, высокая сухопарая женщина, ко-
торая орудовала багром у другого трапа. Она подошла, стащила с себя телогрейку,
укрыла Сережку.— Эх ты, командир, в душу мать, сердца у тебя нет! Свово бы так
не допустил.
Для связки предложений Параскева обычно вставляла крепкие мужицкие сло-
ва. На здоровой половине лица лейтенанта не было в тот момент добродушного
выражения, на Сережку он смотрел с жалостью, после слов Параскевы на лице его
появилась гримаса боли.
— Своего...— прохрипел он и осекся. Живы ли его дети, Вахрамеев не знал и
никому о своей семье, что уже два года была под немцем, не рассказывал, чтобы не-
чаянным словом сомнения не опрокинулась его зыбкая надежда на благополучный
исход. — Отнесите его в затишок.
Лейтенант вновь смотрел по-доброму.
— На кухню надо, — подошла другая женщина, — чтобы обсушился в тепле.
Давай помогу.
Параскева молча отстранила ее, взяла жилистыми руками Сережку в охапку,
вместе со своей телогрейкой, потащила к неказистому деревянному домику, возле
которого стояли два больших закопченных котла, прошла во двор, в котором не было
ворот, ногой распахнула дверь в сени; дверь в избу перед ней открыла хозяйка.
— Ульяна Тимофевна, прими работника.
Глава 2
Сережка не слышал, как его раздели донага и уложили на топчан к теплым
камням печи, укрыли одеялом, а поверх одеяла набросили шубу; проспал он мерт-
вецким сном и обед, и ужин и не видел, как уже в сумерках бабы всей толпой выво-
локли на берег последнее бревно, как убрали трапы, и небольшой дымный катерок
утащил облегченную баржу в дальний угол затона, на зимнюю стоянку.
При свете коптилки Ульяна Тимофеевна поставила на стол большую глиня-
ную миску с горячим казенным борщом, пригласила Сережку:
— Иди-ко, родимый, похлебай, согрей нутро, а потом картошек еще поедим.
Ваши-то хлеба принесли вона сколь. И сахарин.
Хлеба было явно больше, чем причиталось Сережке за два раза, за обед и
ужин; он сглотнул слюну, предложил старухе:
— Берите.
— Спасибо, — не стала отказываться она. — Мне редко приходится хлеб ви-
дать. Кабы не огород, давно бы на погост угодила.
Но второй кусок не взяла и Сережке доесть хлеб не дала:
— Не все враз. Кухня-то ваша закрылась. Завтра суховьем получишь — гово-
рили на два дня — и ступай домой. Вот, — протянула небольшой серый квадратик
бумаги, — твоя провизия.
После ужина Сережка снова крепко уснул, как провалился в трюм бездонной
баржи.
Назавтра в небольшом продскладе, с которого выдавали на кухню продукты
для команды Вахрамеева, угрюмый кладовщик, глядя припухшими глазами куда–то
мимо Сережкиного плеча, сказал скучным голосом:
— Где болтался вчера? Все пайки выданы. У меня отдельных запасов для тебя
нет.