Упрощенная HTML-версия
ВЗРОСЛЫЕ ИГРЫ
ê
533
Вдруг ей стало невыносимо стыдно, жаркая краска залила лицо и шею, к горлу
подступила тошнота. «О чем это я? Зачем? Сколько можно говорить об одном и том
же?» Кому, в сущности, нужна ее диссертация? Зачем она даже сейчас обманывает
себя? Чего стоят сотни исписанных ею страниц по сравнению с одной удачно про-
веденной операцией мужа? Какой из нее молодой ученый в сорок лет? Она, Вера
Яскина, всегда была всего лишь старательной ученицей, средней студенткой, ис-
полнительным преподавателем.
Мерзли не только руки и ноги, холод сковал все тело, проникал все глубже
внутрь, отвоевывая клеточку за клеточкой, и они, лишенные защиты, потихоньку,
понемногу уступали ему. Кровь больше не согревала ее, только сердце, неугомон-
ный труженик, не хотело сдаваться, продолжая свою работу. Вера Петровна слыша-
ла его глухие удары: «Тук-тук, тук-тук». Как затравленный, насмерть перепуганный
зверек, она озиралась, с ужасом вглядываясь в темные сырые углы, страшась, что
вот-вот увидит что-то жуткое, от чего волосы встают дыбом и что человеку положе-
но встретить единожды, когда жизнь подходит к самому краю.
Не раз она читала и слышала, что перед концом в какие-то считанные мгнове-
нья перед умирающим проносится вся его жизнь в ярких и сильных кадрах, единс-
твенный в своем роде, гениальный и неповторимый фильм, где ты наконец-то глав-
ный герой, главный сценарист и главный режиссер. Но ничего подобного с ней не
происходило, голова была тупой и вялой, неудержимо клонило ко сну. Наверное,
эффектно смерть выглядит в кино или театре, а в реальности все происходит буд-
нично и просто.
Что ж, последний спектакль состоится, когда ее уже не будет. Вера Петровна
представила собственные похороны, гражданскую панихиду в институте, скорбные
лица коллег и студентов, плачущую дочь и согнувшегося от горя мужа. Наверняка
ректор скажет прощальное слово, он умеет это делать трогательно и с чувством, а
может быть, откажется, сославшись на занятость, и вместо него выступит завкафед-
рой или декан.
Конечно, как и положено, в ее адрес скажут много добрых и хороших слов, но
она ничего не услышит. Если бы их, хотя бы изредка, догадывались говорить чело-
веку при жизни, может быть, и он старался бы быть получше. А в общем, не все ли
равно, ее собственный путь окончен. А Риша? Юра? Что будет с ними?.. Здесь мыс-
ли Веры Петровны запнулись, ей стало страшно, что она уйдет слишком рано, так и
не искупив своей вины перед ними. Зачем столько лет она играла чувствами самых
дорогих ей людей, оправдывая свое невнимание, сухость и черствость занятостью
работой? Почему прятала свой эгоизм за разговоры о научном призвании и высоких
целях ученого? Впервые ей пришла в голову мысль, что, может быть, работа для
многих — самый легкий и надежный способ убежать, спрятаться от собственных
трудных проблем.
Нет, нет, она не настолько хитра и коварна, она искренне верила, что дело —
это главное в жизни, а остальное — потом. Она слабая, обыкновенная баба, и прос-
то-напросто ей не хватило сил тянуть одинаково два воза — семью и работу, и она
инстинктивно выбрала тот, что полегче.
Вера Петровна представила уклончивый взгляд дочери, избегавшей смотреть
ей в глаза, ее односложные скупые ответы: «Да, мама! Нет, мама! Хорошо!» — и то,
как муж, выслушав ее очередную педагогическую нотацию или сбивчивый рассказ
про новые интриги на кафедре, виновато улыбаясь от сознания своей беспомощ-
ности, уговаривает ее, как маленькую: «Не тревожься зря, Вера, как-нибудь все об-
разуется».
После очередного ее излияния он обычно уходил на кухню, плотно прикрыв за
собой дверь, нервно курил сигарету за сигаретой, выпуская дым в форточку.