Упрощенная HTML-версия
ГРОБ ПОДПОЛКОВНИКА НЕДОЧЁТОВА
ê
89
Глава 20
ТРОФЕИ
— Так что, товарищи, доставить в город, значит, без всякой неустойки!.. Чтоб
никакого изгальства и притом без блуда!..
Нос луковкой, глаза сонные, спокойные, и все лицо пучками щетины рыжей
заросло. А в голосе — упорство, тяжесть, власть:
— По приказу товарища командира! Отправляйсь!..
Сани, кошевки. Вытянулись вдоль улицы. А в санях женщины. Укутались, за-
стыли, молчат. Вместе с женщинами — конвоиры с винтовками. Они ухмыляются,
прячут веселую насмешку, поглядывают на женщин, оглядываются на отстающих,
подмигивают им.
Возле саней толпятся бойцы. Они ловят озорные подмигиванья, они не сдер-
живаются, хохочут, пошучивают:
— Ну и груз!..
— Вот это кладь!.. Мягонькая!.. Глядите, ребята, не проквасьте баб-то.
— Кабы не скисли!.. Вы их перетряхивайте почаще! Почаще!
— Хо-хо! Вот энту, колоду-то толстую, ее пуще трясите!.. Хо-хо!..
Тот, с луковкой, обросший щетиной, оборачивается к изгальщикам:
— Вы пошто глотку дерете? Это вам не тиатор, не представленья! Заткнитесь-ка!..
Не унимается хохот. Где уймешь шутников!
Возницы кричат на лошадей, дергают вожжи, чмокают. Тронулся обоз.
Под улюлюканье, под свист, под хохот уезжают женщины. Те, что шли еще не-
давно в другом обозе, тогда озорно-веселые, сытые, с надеждами, с планами: Хар-
бин, шантаны, иностранцы!..
Уползает обоз. Скрипит, поскрипывает, потрескивает по длинной, по кривой,
изгаженной, шумной многолюдной улице. Скрывается за настежь раскрытой поско-
тиной. Сползает на дорогу. Туда — где город.
Еще шутят оставшиеся, еще мнут баб. Срамно, гадливо насмехаясь над ними
(и вспыхивает самцовое, мужичье в глазах), а потом расходятся. К настоящему, к
трудовому, к боевому возвращаются. Куда-то отбывает Коврижкин, командир доб-
ровольцев. Что-то замыслил хитрый и знающий...
Второй это обоз — тот, который весело провожала коврижкинская стая — вто-
рой этот обоз, который — с бабами.
Раньше был отправлен иной. Раньше под сильным конвоем вывели из избы-
тюрьмы пленных офицеров. И молчали бойцы, также любопытно, жадно сгрудив-
шись вокруг стражи... Молчали — и, метко запоминая, разглядывали.
Выходили, не глядя по сторонам, шаря взглядами где-то вниз, под ногами, блед-
ные, оплывшие, желтые. Выходили, утратив бодрую осанку, молодцеватость, шик.
Выходили офицеры— переставшие быть офицерами: просто озабоченные большою
(ах, какой необхватно-большою!) заботой, усталые, грязные, плохо поевшие люди.
Рассаживались по саням. Втискивались меж конвоирами, жались, сжимались. Не ви-
дели, но чувствовали (как не почувствовать! —острые, колющие!) тяжелые упорные
взгляды молчащих и значительных в молчании бойцов коврижкинских.
Скрипели, попискивали, потрескивали сани, уползал обоз. Туда — где город...
И когда он уполз, скрываясь в зыблющейся тесноте улицы, люди стряхнули с
себя цепкое молчание, задвигались, заворчали:
— Крышка, брат, имям!..
— Выведут в расход беленьких!..
— Накрутят, застукают!..